Жизнь серийного убийцы, рассказанная глазами близких ему женщин — матери, сестры жены и следователя. «Сноб» публикует фрагмент из книги, вышедшей в издательстве «Бель Летр» в переводе Любови Карцивадзе.
Впервые за много месяцев Лаванда надела настоящую одежду. Она причесалась, плеснула водой на опухшие щеки и обернула вокруг талии мягкий шерстяной свитер, который вязала всю зиму.
— Мы идем в сарай? — спросил Ансель, когда Лаванда надела свою самую нарядную обувь — мокасины, которые она не носила со школьных времен.
Джонни уже ждал в машине. Чтобы уговорить его, потребовалось на удивление немного: выразительный взгляд на отметины у нее на бедрах, а также заверения в том, что за пару часов с мальчиками ничего не случится. Плана у Лаванды не было. Но она не видела иного выхода, кроме как уйти.
— Мы с папой немного проедемся, — объяснила Лаванда. — Скоро вернемся.
Ансель протянул руки с пола, и она подняла его. Он был слишком большим, чтобы сидеть у нее на руках, но вес казался привычным, словно она носила его постоянно. Шишка у него на голове раздулась и стала величиной с кулак, Лаванда подавила желание коснуться ее. Она поцеловала волосы рядом с шишкой, затем присела на корточки над младенцем. Завернутый в одну из курток Джонни, Малыш Пэкер ерзал и агукал у камина — они играли набором старых ложек, и его неугомонные ладошки покрылись черными пятнами от полироля. Лаванда прижалась носом к головке младенца, вдыхая его сладкий, терпкий мускусный запах.
— Ансель, — Лаванда обхватила ладонями его щеки, — могу я доверить тебе заботу о брате?
Ансель кивнул.
— Если он заплачет, куда мы его отнесем?
— В кресло-качалку.
— Хорошо, — сказала Лаванда. Ее уже душили слезы. — Умничка.
Пора. Решения Лаванды казались не решениями, а скорее хлопьями пепла, оседа ющими ей на плечи.
Не ей судить об этом моменте. Она слышала рокот двигателя пикапа на краю поля, ощущала гнетущее присутствие Джонни, постоянное и угрожающее.
Лаванда не вынесла бы даже одного взгляда назад. Полная отрицания, где-то в глубине души Лаванда знала, что последний раз, когда она видела своих детей, уже прошел, — она не могла выдержать их вопрошающих глаз, ротиков-бутончиков, маленьких ноготков, которые она вырастила из ничего. Поэтому она не смотрела. Повернувшись спиной, Лаванда шагнула в день.
— Ведите себя хорошо, — велела она и закрыла дверь.
***
Лаванда не покидала фермы почти пять лет. Поначалу уединение было для нее подарком судьбы, а дикая природа — противоядием от химической тоски в трейлере матери. Лаванда не могла точно определить момент, когда фермерский дом превратился в ловушку.
Теперь за лобовым стеклом расстилалась вселенная, одновременно знакомая и чужая: заправочные станции, переполненные энергией, рестораны быстрого питания, из которых доносился умопомрачительный аромат говядины. Лаванда высунула руку из окна, в ушах свистел ветер, и она почти забыла о крушении своей жизни. Ей пришлось посчитать на пальцах, чтобы вспомнить, что ей двадцать один год, у ее школьных подруг сейчас наверняка есть работа, мужья, дети. Лаванда поняла, что не знает, кто нынешний президент, — она совершенно пропустила выборы семьдесят шестого года. Машина мчалась, превышая скорость на шестнадцать километров в час, Лаванда была голодной. Но в то же время свободной. Она была вдали от своих детей, и это опьяняло ее; у нее кружилась голова.
— На юг, — ответила Лаванда, когда Джонни спросил, куда она хочет поехать. От него исходил стыд, и он вел машину молча. Руль в руках Джонни казался таким крохотным, миниатюрным — они ехали со скоростью не меньше ста тридцати километров в час. Она могла бы сделать это, вырулив на встречку или свернув в кювет на обочине шоссе. В этом и состоял смутный план. Но воздух был таким свежим, радио мурлыкало, и, к своему удивлению, Лаванда осознала, что не хочет умирать.
Они остановились заправиться неподалеку от Олбани, в двух часах езды от дома и на полпути к штату Нью-Йорк. Когда Джонни загнал пикап на станцию, Лаванда улыбнулась, представив себе сотни километров, разделяющие его и ее мальчиков.
— Что смешного? — спросил Джонни, все еще робко.
— Ничего, — ответила Лаванда. — Я в туалет.
Пока Джонни открывал дверцу, она разглядывала волосы у него на затылке. Линию позвоночника, широкие плечи, нежную впадинку между ухом и черепом. «Разница
так невелика», — подумала она. Участок уязвимой кожи. Ей хотелось, чтобы этот участок был всем Джонн и: все было бы намного проще, если бы только он был хорошим.
Лаванда стащила с приборной доски четвертаки, пока Джонни заправлял машину. Она направилась к круглосуточному магазинчику, и ее сердце затрепетало. Когда
на двери магазина звякнул колокольчик, Лаванда поняла, что с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать, она еще никогда не была настолько одинокой.
Пожилая кассирша посмотрела на Лаванду с подозрением. Вдоль стен тянулись ряды закусок в ярких упаковках. В самой глубине магазина, между автоматом с газировкой и морозилкой с мороженым, был таксофон.
Вот он. Кровь застучала у Лаванды в висках.
Ее шанс.
Лаванда жалела, что у нее нет времени. Ей хотелось посидеть и взвесить все за и против, хорошенько подумать о том, от чего ей придется отказаться. Но за грязной витриной Джонни встряхивал заправочный пистолет, и она все еще чувствовала выпуклость размером с гусиное яйцо на затылке Анселя, призрачно пульсирующую под ее ладонью. Время не принадлежало ей. Ничто ей не принадлежало.
— Девять-один-один, что у вас случилось?
Называя адрес фермерского дома, Лаванда заставила себя не отрывать взгляда от этикетки на пачке картофельных чипсов.
— Мэм, говорите почетче.
— Четырехлетний мальчик и грудничок. Вам нужно добраться туда, пока Джонни не вернулся. Он бил их, сами увидите. Мы в двух часах езды. Пожалуйста, пока он не вернулся.
Она уже плакала, слезы скатывались на пластик. На всякий случай она дважды повторила адрес.
— Отправляю бригаду, мэм. Оставайтесь на линии. Вы мать? Нам нужно знать…
Джонни за окном задрал голову. Лаванда запаниковала и повесила трубку.
Продавщица из-за прилавка внимательно наблюдала за происходящим. Ей было около шестидесяти: пушистые седые волосы, тенниска в пятнах, обкусанные до красных кругов ногти. Она перевела взгляд с Джонни на Лаванду, а затем на бесполезный телефонный провод. Она подняла палец и указала за туалет, туда, где виднелась приоткрытая дверь в подсобку.
Лаванда благодарно кивнула. Она вбежала в проем.
В подсобке не было освещения. Разложенные на высоких полках чистящие средства вырисовывались в дюймовой полоске проникающего из-за двери желтого света. Лаванда прислонилась к металлу, потрясенно затаив дыхание от того, что она натворила, — женщина снаружи что-то сделала с замком и заперла ее. Страх затопил Лаванду. Страх жил в ней так долго, что превратился в совершенно новую силу. Он был резким, едким, свежим и будоражащим.
Лаванда вжалась в дверь, прислушиваясь. Дверь была слишком толстой. Она ничего не слышала. Она заставила себя унять дрожь в руках и попыталась вспомнить голос в телефоне.
Диспетчер казалась такой спокойной. Такой уверенной. Лаванда представила, как люди в форме врываются на ферму, переговариваясь профессиональными, взрослыми голосами. Они найдут Анселя и малыша, укутают обоих в большие теплые одеяла. Накормят их
чем-нибудь кроме консервированных бобов. Она представила, как женщина в полицейской форме, с тугим пучком, гораздо более сильная и толковая, чем когда-либо бывала Лаванда, возьмет на руки малыша.
В пульсирующей, ожидающей темноте Лаванда вдыхала запахи отбеливателя, пыли и уксуса. В коробке на нижней полке она нашла целую кучу шоколадных
пирожных, каждое в отдельной упаковке, — такие аккуратненькие штампованные квадратики, каких она не видела с детства. Несмотря ни на что, в животе у нее
заурчало. Лаванда, всхлипывая, разворачивала одно маленькое пирожное за другим и целиком запихивала в рот — когда она методично проглатывала их, тесто идеально проваливалось ей в горло. Окруженная шуршащими полиэтиленовыми обертками, с липкими пальцами, Лаванда пыталась понять, не совершила ли она величайшую в своей жизни ошибку. Может быть. Но сквозь сомнения пробивалось что-то еще — проблеск твердости, за которую она могла ухватиться. Она всегда слышала, что нет ничего сильнее материнской любви. Впервые с тех пор, как стала матерью, Лаванда в это поверила.
***
Женщина на заправке отперла подсобку, где пряталась Лаванда, и внутрь хлынул ослепительный свет. Помогая Лаванде подняться с пола, она сказала, что ее зовут
Минни. Лаванда, щурясь, разглядывала яркие ряды сладостей, жвачки и сигарет.
— Я сказала ему, что ты вызвала полицию, — сообщила Минни, протягивая Лаванде стаканчик кофе. Она никак не прокомментировала обертки от пирожных и пятно шоколада на щеке Лаванды. Была уже ночь, вокруг пустых бензоколонок вились мотыльки. — Я его
даже не впустила. Он долго носился вокруг колонок, орал и все такое. Отпинал свою машину. Но в конце концов уехал.
— В какую сторону он поехал? — спросила Лаванда.
Голова у нее раскалывалась, но первый глоток кофе, горчившего на языке, оказался восхитительным.
Минни указала на юг. Вглубь штата, в противоположном направлении от дома.
Позже Лаванда выяснит номер социальной службы. Она будет звонить снова и снова, умоляя дать ей хоть какую-то информацию, пока наконец администратор не сжалится над ней и не подтвердит: мальчики в системе опеки. Их отец не объявлялся.