В «Гараже» 18 июня в рамках фестиваля «Точка перемещения», осмысляющем миграцию, пройдет показ фильма «Брайтон 4». Сценарий к нему написал Борис Фрумин — советский режиссер и драматург, эмигрировавший в 1978 году в США. Среди его учеников — режиссер «Брайтона 4» Леван Когуашвили, а еще Кирилл Михановский, снявший «Гив ми либерти» (2019), который тоже ощутимо обогатил канон «кино об эмигрантах». Подробности — в материале «Сноба».
Одним абзацем
По сюжету, Кахи (Леван Тедиашвили), бывший чемпион по борьбе, летит из Тбилиси в Нью-Йорк, чтобы помочь сыну Сосо, — тот, кажется, опять по уши в долгах и неприятностях, хотя вроде бы уехал учиться на врача. Кахи все еще широкоплечий и крепкий и, кажется, способен вырастить еще не одно поколение чемпионов. Подготовку к трансатлантическому перелету он начинает с похода на тбилисский рынок: нужно привезти в Америку достойный сулугуни.
Подробно
Первой точкой назначения в Нью-Йорке становится Брайтон-Бич, где тысячи бывших соотечественников Кахи «сидят на “велфере”, как царь на именинах», как пел главный брайтонский бард Вилли Токарев. За пределы клаустрофобного Брайтона действие в итоге так и не уйдет — что, впрочем, не оборачивается недостатком динамики или локаций. Пусть здесь нет винтажных объективов и игры со светом и крупными планами, как в «Аноре», «Брайтон 4» снят изобретательно — и, кстати, был выдвинут Грузией на «Оскар». Особенно запоминающейся оказалась сцена драки в песчаном карьере — вряд ли можно было выбрать место символичнее для того, чтобы изобразить безуспешное покорение фронтира под названием «американская мечта».
Фрумин и Когуашвили очень осторожно работают с постсоветским контекстом, не сваливаясь в «клюкву» и не изображая грузин как усачей в кепках-аэродромах (хотя грузинский многоголосый хор здесь будет — и не в одной сцене). В «Брайтоне 4» нет братков в адидасе или униженных секс-работниц, здесь никто «за Севастополь» не ответит. Но в ключевом ощущении авторы, пожалуй, солидарны с глобальным брайтонским мифом: все здесь глубоко несчастны и держатся из последних сил, питаясь главным образом ностальгией.
Америка действительно оказалась больше воображаемой, чем реальной страной: она была создана силой фантазии советских людей, которые отчаянно пытались вырваться из обыденности. Кажется, Андрей Юрчак в «Это было навсегда, пока не кончилось» писал, что для многих Америка была настолько вожделенна, что иногда они сомневались в самом ее существовании — а что, если такой страны нет и она существует только в обличительных текстах «Правды»? Почти так же и у Фрумина: Кахи, проживший всю жизнь в Тбилиси, так быстро оказывается в Нью-Йорке, как будто туда ходят электрички. Не привиделось ли ему все это? «Гудбай, Америка, где я не был никогда».
Герои «Брайтона 4» — не только грузины, но и евреи, казахи, узбеки. Между собой они говорят на русском — но это совсем не «дружба народов» под эгидой «старшего брата», а скорее объединение под сенью общей травмы, даже травм — советской и эмигрантской. Русский, на котором они общаются, не принадлежит метрополии — это просто lingua franca. И русский тут у каждого свой, вернакулярный, переприсвоенный.
«Брайтон 4» не вторит канону бравого кино «про наших в Америке», но скорее отталкивается от него и пытается пойти в другом направлении. Даже финальный триумф Кахи не рассматривается тут в ресентиментном ключе: мол, надрали вам задницу. Да и задницу надрали своим же — выясняется, что даже на Брайтоне главный враг не хитрый американец, а те самые «свои». Сюжет про советскую и постсоветскую эмиграцию в США, при всем богатстве фактуры, был затронут лишь самыми смелыми (Шон Бейкер не в счет): а между тем с ним, кажется, принципиально важно разобраться. Почему, даже уехав на другой край земли и попав в «капиталистический рай», люди воспроизводят советскую матрицу в худшем ее изводе? Неужели, будучи один раз несвободным, свободным уже не стать никогда? На этот вопрос, кажется, предстоит ответить не только фигурантам «брайтонской» эмиграции.