Автор «Сноба» Егор Спесивцев поговорил с режиссером Валерией Гайя Германикой о готических вечеринках в Финляндии, строгинских дискотеках, фильме «Девочки», неслучившейся экранизации Лимонова, встрече с Макдауэллом и «ненужном» кино — то есть обо всем, что осталось в 2000-х.
Ты недавно у себя в Telegram-канале писала, что путешествовать во времени тебе сильно помогают запахи и музыка. Как пахли твои 2000-е?
Это сколько мне лет было? 15, 16? Офигеть. Ну, например, духи, кажется, Lune d’Ete. Знаешь такие? Я их тоже не знала, но недавно загуглила, вспомнила. Эти духи были у моей мамы, они очень круто пахли, и я ими душилась, чтобы пойти на дискотеку. Мы тогда целую неделю готовились к дискотеке. И я до сих пор помню запах этих духов. Недавно я их даже нашла, они где-то продаются. Вот их запах очень сильно меня отсылает куда-то в то время, на дискотеку. Я даже помню, какие у меня тогда были сапоги, помню свою лаковую юбку. Я очень модно одевалась.
А с музыкой что?
Сейчас я очень редко слушаю музыку, но есть вещи, которые резко тебя отправляют в какие-то романтические воспоминания. Группа Brainstorm, например: у них есть пара песен, очень романтичных. Или еще была песня, под которую у нас в Строгино на дискотеке все танцевали медляк, — Aicha. Это очень важно было: ждешь этот медляк, и вот он начинается, тебя приглашают…
Всегда приглашают?
Обязательно! Все парни приглашали на медляк всех девушек. Это было сакральное действие. И мы потом в дневниках писали: «Этот парень позвал меня на медляк».
Как выглядел твой «типичный день» 25 лет назад?
Типичный? Ну, проснуться (смеется). Не пойти в школу. Засесть читать книжки весь день, пока все учатся. Смотреть MTV, ждать клип The Cure или Мэрилина Мэнсона — обязательно. Сидишь и ждешь его, чтобы записать на видак. Потом, вечером, все начинают выходить на улицу. Берешь с собой собаку (или двух собак) — и идешь гулять. Вечерком уже весь движ начинается.
Это если ты в Москве. Ты же тогда часто была в Европе?
Первый раз в Европу я поехала в 16 лет.
Я была несовершеннолетней, поэтому меня мама отправила с туром: знаешь, когда собираются какие-то люди, среди них есть и молодые. Не знаю, сейчас вообще есть такое? Короче, был тур по Европе — и так совпало, что там еще была молодежь. И вот мы на автобусах ездили по Европе, тусовались там. Было прикольно. На какие-то дискотеки меня не пускали, потому что маленькая была. Потом в Финляндию поехала.
Почему в Финляндию?
У нас субкультура была готическая, а все готы были в основном из Финляндии (смеется). Не знаю почему. Поэтому все самые крутые и богатые ездили в Финляндию. Там был клуб, назывался, кажется, Lost&Found. Выступали The 69 Eyes, Suburban Tribe — все вот эти финские готы, я их уже не помню. Вот так тусили. У нас была в основном готическая тусовка, поэтому мы очень много ходили в клубы, на готические дискотеки. Вообще постоянно. Это называлось gothic party (смеется).
У тебя же тоже была группа?
Была, да, она состояла из моих подруг. Мы играли на всех инструментах, пели. Между прочим, у нас там даже играл POKO, который потом стал играть в Tesla Boy. Он приезжал к нам в Строгино пробоваться в группу. Это все было по линии готического чата на каком-то из сайтов: был сайт gothic.ru и был еще marilynmanson.ru. Мы там все в чате познакомились, тусили на форумах, встречались потом — и дальше тусили.
Как группа называлась?
Magic Horn.
Это типа про член?
(Смеется.) Это не я придумала! Это моя подруга, тоже Лера. Она сейчас живет в Англии, вышла замуж. У нее все хорошо. А тогда мы просто неформалы были. Не помню, почему так назвали. Magic Horn — и нормально, достаточно.
Вы выступали?
Не, мы… (Смеется.) Мне кажется, мы не были готовы выступать. Но мы много репетировали: у нас в Строгино была репетиционная база, а еще мы у меня дома собирались, потому что там никогда никого не было. У меня был и комбик, и клавиши — короче, все было. Потом мы это забросили, потому что очень сильно пили на репетициях. Очень сильно. Блевали еще все, родители потом всех забирали.
Ну, gothic party. А зачем ты потом пошла учиться на зооинженера? Так там самый красивый гот был!
На вечернем отделении Тимирязевской зооинженерии была очень крутая тусовка, мрачная. Мы там люто бухали. Просто люто. Остальные еще как-то учились, а я потом просто ушла. Я вообще-то хотела учиться, просто не подготовлена была: у меня хорошо дела шли с дрессировкой, с теорией, с бихевиоризмом — со всей гуманитарной частью зооинженерии. Но с химией, биологией — вообще никак, потому что их надо было знать. Для меня это все было очень сложно.
И вот, пока я там училась, у меня появился бойфренд. У него тоже была своя группа, они выступали даже. И они вместе с мамой меня долго уговаривали пойти в институт Натальи Нестеровой, платный, потому что этот мой бойфренд там учился, и там особо не надо было напрягаться. Единственная проблема — там каждая пересдача стоила 200 долларов. Меня только это напрягало. Но я все равно пошла туда учиться.
На «Кино и телевидение»?
Сначала я себе взяла самые крутые факультеты, самые дорогие: «журналистика», «религиоведение». Мне же биологический отец давал деньги на обучение. Но как-то так вышло, что я их почти все потратила: на gothic party, на платья, на тусовки. То есть мне мама давала деньги типа «занести в кассу», а я их не доносила. Ну, и в какой-то момент я маме сказала, что все деньги потратила, так что остался самый дешевый факультет — «кино и телевидения». Прикинь, у нас там была информатика.
Какая информатика?
Вот эта теоретическая, где надо что-то вычислять.
А я же не умею. Я помню, что прихожу к декану, Цыплаковой Елене, а у меня просто одни двойки. И каждая пересдача — 200 долларов. Я говорю: «Я никогда не пересдам. Это невозможно». И она меня спрашивает: «Как ты будешь монтировать, не зная информатики?» Я ей ответила типа: «Найму кого-нибудь, забейте вообще на это». К счастью, я в этом институте познакомилась с Мариной Разбежкиной (сценарист, режиссер. — Прим. ред.) — и мы потом вместе с ней оттуда ушли.
Ты тогда уже пыталась что-нибудь снимать?
Да, у меня с 13 лет была камера, и я снимала все, что было вокруг меня.
Например, в последние разы, когда я посещала школу, я приходила с камерой, снимала всех этих подозрительных школьников. Мне одноклассники не очень нравились. Вот их я снимала. Потом себя снимала, как я взаимодействую со своей собакой. Клипы снимала с собой. Снимала, как я живу со своим парнем. Какие-то наши разборки строгинские, вечеринки. И я научилась все это монтировать таким аналоговым монтажом: у меня была камера, я ее присоединяла к телеку, брала две кассеты, видак — короче, умела монтировать, сама научилась. Но я не знала, что это документальное кино. Я думала, что это просто у меня такое развлечение.
Потом мне Разбежкина рассказала, что надо снимать свое близкое окружение. И у меня родилась идея снять тусовку своей сестры, Светы. В «Девочках» это вот она и ее подруги были. Света теперь мой директор и об этом фильме вспоминать не любит.
Почему? Это же круто.
Я тоже так думаю, но ей почему-то от этого стыдно. И вот, короче говоря, я сняла эту тусовку, принесла потом материал Разбежкиной, и она тоже сказала: «Круто. Надо делать кино». Познакомила меня с продюсерами, и мы сделали «Девочек».
Ты тогда уже понимала, как работать с таким материалом? Как привнести динамику в эти подростковые блуждания?
А куда ее там привносить? Это Строгино, всем по 14 лет — там постоянно динамика.
Но это же все под камеру. «Девочки» не зажимались?
Не, никто не зажимался. Я же была их на 4 года всего старше. Это была примерно одна тусовка, нам нравились одни и те же парни. Не было такого, что это «съемки» — мы просто тусили, и все. Я сижу с камерой, а они что-то тусят, разбираются, у них же всегда какой-то экшен: то они набухались, то кто-то кого-то бросил, то на пляж пошли.
Ты какие-то сцены в «Девочках» конструировала — или просто ждала?
Чтобы ждать, надо понимать, чего ты ждешь. Ты не можешь придумать то, чего не может произойти. Нужно просто наблюдать и понимать: вот, оно происходит. «Оно» может происходить даже несколько раз, но неудачно. Поэтому что-то я конструировала, но совсем чуть-чуть. Сцену в подъезде, например.
А что ты там сделала?
Я их попросила надавить на Катю, чтобы она эмоцию дала. Очевидно, что они и без меня это бы сделали, но мне нужна была кульминация. Я сказала, что заплачу за бухло, если они «поддавят» Катю, чтобы она заплакала. Дальше Катя сама себя разогнала. Они же причем ее потом сами жалеть начали.
Да, это я помню. Давай тогда от «Девочек» плавно пойдем дальше. Вот фильм вышел, случился «Кинотавр», ты попала в тусовку — как это было?
Хорошо это было (смеется). Тогда очень много говорили о возрождении авторского российского кино. По сравнению с сегодняшним днем, действительно, его было намного больше. Больше авторов со своим голосом и мнением. Вообще было достаточно свободно, все снимали на свои темы. И у меня была своя: подростки.
На «Кинотавре» было классно, денежные призы давали (смеется). Я сразу влилась. Ко мне на площадку потом даже приходили учиться какие-то «старшие» режиссеры. Но это было уже позже, в 2008 году. А тогда атмосфера была еще совсем волшебная: в меня все влюблялись, я влюблялась. Было очень легко и… некоммерчески.
Тебе важно было среди этих «старших» режиссеров оказаться?
Это больше на мою маму производило впечатление. Это же ее поколение: Говорухин, Михалков, Лунгин. Я не очень понимала, что происходит. Единственное, что я из такого «важного» помню, случилось еще раньше, когда мы с подругой поехали знакомиться с Малькольмом Макдауэллом: я тогда была его фанаткой, мне он очень нравился.
Он работал тогда с итальянцами, снимался в фильме «Эвиленко». Там, конечно, на меня произвели впечатление: и он сам, и Марио Котоне, продюсер, который «Малену» продюсировал, и вот это все. Они все были такие клевые, так круто работали. Вот это было, да. В 16 лет Малкольм Макдауэлл поцеловал мне руку — и я решила быть режиссером (смеется).
Ты правда снимала порно?
Да это было не порно. Просто такие ролики, где снимали только женщин, по одной, и они там делали всякие сцены. Bizarre Art это называлось. Потом я эти видео монтировала, и это все реализовывалось где-то за границей. Ну, как «реализовывалось»: просто выкладывали куда-то на сайт. Люди платили деньги и смотрели. Но это был именно арт, что-то такое странное, что привлекает людей.
Например что?
Футфетиш там. Или шибари: приходил чувак и долго связывал женщину. Надо было это классно снять, классно смонтировать — и все, люди от этого кайфовали. Но это не порно, там не было «смыканий», никогда не было секса. Снимали это все на Большой Дмитровке, просто в квартире-студии. По нынешним временам — безобидные вещи.
После «Девочек» были еще «Мальчики». А несколько лет назад ты сказала, что планируешь «закончить трилогию». О чем должен был быть третий фильм?
«Мальчиков» я недожала. Надо было делать из этого настоящую сагу, но я не вытерпела и прервала съемки. Я хотела сделать еще один фильм, но никто не хочет быть «жертвой моего кинематографа». Все же очень прокачались по психологии, правам человека, и никто не хочет больше сниматься. А я хочу снимать свою семью.
И себя в контексте семьи. Я сейчас два года снимала фильм про себя, за мной ходил оператор все время. Я пока не решаюсь этот фильм монтировать, потому что там много сложных моментов: период, когда папа умер, когда я страдала, всякие семейные кризисы. Я снимала это все тоже, несмотря на протесты близких. Они просто не понимают, что это для меня значит.
То есть снимать, как ты всегда снимала, больше нельзя?
Можно. Я сняла два очень хороших фильма — документальных, полнометражных, мы готовим их сейчас к премьерам на фестивалях. Там как раз нет такой границы. И вообще, всегда есть люди, которые «запускают» камеру и режиссера в свою жизнь. Другое дело, что мои близкие не хотят сниматься. Когда я снимала папу, Октавия не хотела сниматься. А эти два года, пока я снимала саму себя, все в семье, кто старше восьми лет, протестовали: «Не надо нас впутывать». Если бы они поинтересовались этим, может быть, они бы и дали себя снимать, но сейчас каждый сам за себя. И у меня никогда не было близких людей, которые бы посмотрели все мои фильмы и сказали: «Да, вот теперь я понимаю, что у тебя на душе. И в голове». Никогда.
Но Октавия же дала тебе интервью пару лет назад.
Интервью — это журналистская работа. Там можно врать с три короба. Когда ты снимаешь режиссерскую работу, человек в кадре проживает жизнь — ты это никак не подделаешь. Это не то же самое, что языками чесать хорошо.
Это правда. Но мы немного отклонились от кино. «Все умрут, а я останусь» — это ведь развитие «Девочек»?
Да, мне нравился концепт, и я его хотела допилить. Концепт все тот же: ты живешь в Строгино, у тебя ничего не происходит, кроме дискотеки в субботу, — и ты всю неделю готовишься к этой дискотеке. Я все время об этом думала: «Как мы всю неделю готовимся к дискотеке? Что за хрень?» А потом на дискотеке случались всякие чудеса.
А кто сценарий написал? Родионов?
Клавдиев начинал, но Родионов, по-моему, написал больше. У Клавдиева этот проект вообще назывался «Черный октябрь», потому что они ходили в ларек, который назывался «Черный октябрь». Какой-то мрак там был, это все переписывали потом. Если я правильно помню.
Ты же тогда еще собиралась «Это я — Эдичка» экранизировать?
Да, после того как мы уже побывали в Каннах, я поговорила с Лимоновым, компания «Профит» с ним тоже поговорила, он был согласен. А потом финансирование не нашли, поэтому они не стали ничего снимать. Мне кажется, они и не хотели.
А что ты «питчила» Лимонову?
Себя.
Это понятно. А о фильме?
Просто говорила, что вот я, снимаю такое кино, понимаю весь движ, текстуру, фактуру. Отдавайте мне права. Сцена с негром хорошая — надо делать. Я вообще влюблена была в эту книгу в своем возрасте. Тогда я ее понимала, чувствовала. Я была в таком же отчаянии. Это такой восторг перед миром, от которого хочешь резать вены.
И я могла это снять.
Сейчас — не можешь?
Здесь? Нет. Сейчас это невозможно. Люди часто пишут в интернете: «Германика уже не та». Но они не понимают, что такое кино негде показывать. Просто время изменилось: сейчас есть определенные рамки. Производственные, моральные. Контекстуальные. В них надо вписаться. Эдичка в них сейчас чуть-чуть не вписывается. Потому что он очень свободный внутри. И это свобода еще в том понимании, родом из того времени, в котором Лимонов жил.
Немного про «Школу». Ты в интервью после окончания съемок часто говорила, что это для тебя такой «проект-косяк». Не понимаю: а что там не так?
Не знаю. Мне кажется, все в порядке. Мы недавно с Лешей Германом были на Первом в одной программе, там показывали отрывок из его фильма и из моего. Я посмотрела на «Школу» — и настолько это круто, настолько живо. И нисколько не вымученно. На контрасте с Лешиным академическим действом, я себе прямо плюсик поставила, чтобы не обесценивать заслуги перед отечеством. Сказала себе: «Молодец».
Ты понимаешь, почему школьникам сегодня до сих пор нравится «Школа»? Делают же по ней тиктоки, смотрят. Это потому, что ничего принципиально не поменялось, или из какого-то экзотического интереса к атмосфере 2000-х?
Первое. Я думаю, люди вообще не меняются. Характеры те же, все такое же. И сейчас полно такого, что в «Школе» было. Я сейчас снимаю фильм про X век, и даже со времен X века ничего принципиально не поменялось. «Школу» у меня дочь смотрела с друзьями, и они мне никаких вопросов не задали, сказали: «Чисто вайб, круто».
Сегодня «Школу» стоило бы сразу снимать в формате рилзов.
Да-да, это очень круто. И документалистика может хорошо развиваться в этом формате. Что она и делает. Но я все-таки режиссер большого полотна. Для меня рилзы — это слишком легкий формат. Я люблю углубиться в драму. Да и меня не хватает на рилзы. Мне нужно, чтобы мне их делали рабы. Плюс это никак не монетизируется, понимаешь? Просто нет смысла. Я трачу деньги, а они не возвращаются.
А ты вообще смотрела «Школу»?
Нет. Я не люблю сериалы. Но все, что я видела, было очень круто. Я бы очень хотела и сейчас снимать так же, но сейчас это особо никому не надо. Я предлагаю снять такую же «Школу», например, про прихожан и церковников — будет сериал «Приход». А потом про милицию, про врачей, вообще про всех.
В 2010-м ты стала креативным директором MTV. В интервью ты вспоминала об этом периоде примерно так: «Саркисов ел черную икру и плакал, говорил: “Какое говно этот MTV” — сделай что-нибудь». Что ты хотела сделать?
(Смеется.) Он (Роман Саркисов, медиаменеджер. — Прим. ред.) теперь мой сосед. Я его часто встречаю в «Кофемании». Это было прекрасное, охренительное время. Золотое. Я тогда сняла очень популярный (и до сих пор, кстати) сериал «Краткий курс счастливой жизни». Все, кому тогда было 30, сейчас пересматривают его в 40. Ну и, да, была тусовка: DJ Smash, Саркисов, все остальные — круто было. Мы хотели сделать такое подростковое шоу скандальное, где дети обсуждают все, что они обычно обсуждают между собой, только публично. Но это испугались делать — и зарубили.
Последний — и главный для этого спецпроекта вопрос: по чему из 2000-х ты скучаешь? Что там такое осталось, чего хорошо бы побольше иметь сегодня?
Сегодня очень мало снимают кино. К нему нет интереса. В кинотеатры не ходят. Я помню, как мой фильм «Да и да» выходил в прокат — это был последний фильм с матом, который показали в кинотеатрах. За три дня до вступления в силу закона о том, что так больше нельзя, фильм вышел, и эти три дня люди друг на друге сидели в кинотеатрах. Есть фотки в интернете, что там даже афиши не успевали печатать, просто писали маркером «Да и да» — и вешали дополнительные сеансы. Настолько сильный был интерес к кино. И это так круто. Мне этого очень не хватает. Я заколебалась снимать сериалы. И очень устала. Я просто, как говорит Лариса Гузеева, уже выпорхнула из этих трусишек. Или штанишек?Не подскажу.Штанишек, да. Я уже выпорхнула из этих штанишек. Мне хочется снимать кино, но это больше никому не нужно — вот это жалко, да. Я думаю, сейчас будет что-то меняться, потому что у онлайн-кинотеатров кризис: деньги на сериалы потрачены большие, дохода с них нет.
А «что там такое осталось» в 2000-х… Да юность моя там осталась, блин.
Может, надо просто сейчас на gothic party?
Не хочется. Но мы с друзьями поедем в Алматы на Мэрилина Мэнсона. Я иногда на The Cure езжу куда-нибудь в Европу. Еще я хожу на все концерты группы «Пикник», они как-то остались со мной. Я просто обожаю «Пикник». Но это надо вайб поймать.
Пока еще ни разу его не ловил.
Люди делятся на две категории: у кого-то «Пикник» вызывает непреодолимое отвращение, а кто-то ловит этот вайб и кайфует. Я обычно попадаю в эту атмосферу, если мне ничего не мешает. В «Крокусе», за год до трагических событий, офигенный концерт был. Мы туда с семьей пошли, и у меня дочь первый раз в жизни напилась.
На «Пикнике»? Какой ужас.
Мы ей разрешили. Папа говорил всегда: «Если решишь что-то пробовать — только дома, при нас. Не надо никуда уходить, ни с чем экспериментировать».
И вот она сказала: «Хочу попробовать» — и так нахерачилась на «Пикнике», что обблевала папе все ботинки Loro Piana. Мы ее буквально несли оттуда домой. Но ей понравилось. И она, кстати, тоже знает все эти песни, потому что я их люблю.
Вот так всегда: начинали с gothic party, закончили «Пикником».
Я понимаю, почему тебе это кажется галимым, но я ничего не могу сделать. Это вообще проблема — мне иногда не с кем даже пойти, потому что люди просто говорят: «Ни за что». Я звала так одного знакомого: он сказал, что сломал обе ноги.
Беседовал Егор Спесивцев
Перейти в спецпроект «Нулевые»