Поэт, историк литературы Валерий Шубинский — о том, какую роль сыграл Гумилёв в формировании большого советского стиля, насколько полезен Блок был для советской пропаганды, из-за чего они спорили, как встречали смерть и как современная массовая культура исказила образы обоих.
Почти одномоментная смерть Блока и Гумилёва подвела черту под прежней эпохой и стала настоящим потрясением для многих. Что нам известно об их поведении и мыслях накануне гибели?
Поведение Блока было поведением тяжело больного человека. Жар, боли, помутившееся сознание. Перед этим — раздражение, вылившееся в странную статью «Без божества, без вдохновенья», направленную против акмеизма. А Гумилёв перед арестом был полон планов — творческих и организационных. Его подпольная деятельность закончилась ещё весной, теперь он думал о литературе. Создавал Дом Поэта, например. Только что совершил поездку в Крым и Москву, почувствовал, что к нему приходит слава.
После ареста он вёл себя очень здраво, легенды о его неуместной откровенности на допросах не подтверждаются документами, он признавался только в том, в чём нельзя было не признаться. Просил прислать в тюрьму книги, шахматы. Есть рассказы о его особенном мужестве во время расстрела. Но это легенды всё же.
Ходасевич писал: «Для Блока его поэзия была первейшим, реальным духовным подвигом, неотделимым от жизни. Для Гумилёва она была формой литературной деятельности». В чём состоял духовный подвиг Блока? И насколько справедливо воспринимать Гумилёва только как «мастера» и «формалиста»?
Ходасевич пристрастен. Он сам был духовно сформирован символизмом и не был готов принять акмеистический «ремесленный» взгляд на искусство, не понимал, что речь идёт о священном ремесле, что для Гумилёва участь поэта — одна из высочайших в мире. Скорее в его случае можно говорить об установке на «духовный подвиг». А Блок… Он был стихийным гением, человеком-стихией. Он ничего не выбирал и не строил — музыка сама выбирала его.
Что происходило в отношениях Гумилёва и Блока? Как начался их конфликт, и почему «неземного», «холодного» Блока в принципе волновали какие-то эстетические расхождения с другими поэтами?
Ну уж холодным он не был! У Блока с Гумилёвым был глубокий эстетический спор, тянувшийся десять лет. Но при том — взаимно уважительный. То есть Гумилёв, при всех расхождениях, перед Блоком преклонялся, а Блок его спокойно уважал. При этом Блок высоко ценил поэзию Ахматовой (ну, как известно, у них был и определённый романтический интерес друг к другу, ни в какие отношения так и не вылившийся), в 1920 году он оценил и Мандельштама. Так что эстетический конфликт между символизмом и акмеизмом сам по себе не привёл бы к ссоре.
Но поэтов втянули в борьбу из-за председательства в Союзе Поэтов. И с учётом физического состояния Блока, влиявшего на его психику, всё это вылилось в злосчастную статью, о которой я упомянул. Её потом подняли на щит в СССР, поскольку Блок был канонизирован, а наследие акмеизма на словах отвергалось.
Акмеизм — реакция на туманность символизма. Но ведь Гумилёв сохранял интерес к мифам и символам, а в поздний период был совсем близок к сюрреалистической образности (достаточно вспомнить «Трамвай»). Насколько серьёзно стоит относиться к теоретическим выкладкам акмеистов? Они в конечном итоге оправдали себя в творчестве тех, кто их отстаивал?
Не надо путать акмеизм 1912 года и то, к чему потом пришли его представители — то, что литературоведы назвали «русской семантической поэтикой». Бывшие акмеисты написали «Стихи о неизвестном солдате» и «Поэму без героя». Несомненно, и последние стихи Гумилёва (особенно «Заблудившийся трамвай» и «У цыган») уже не имеют отношения к акмеизму, о чём сам Гумилёв и говорил. Это не прямое и ясное поэтическое высказывание. Но это и не возвращение к символизму. У Гумилёва, Ахматовой, Мандельштама нет двоемирия, все их сложные ассоциации — из нашей реальности, а не из мира абстракций. Как говорил Мандельштам, «перебивай реальное реальнейшим».
Серебряный век — время расцвета самых разных форм эзотерики и мистицизма. Блок (известно его увлечение идеями Соловьёва) и Гумилёв (православный ницшеанец — а ещё говорили, что был масоном) не прошли мимо всех этих мистических веяний. Как это повлияло на мировоззрение обоих и непосредственно на их тексты?
Ранний Блок, как все ранние символисты, был мистиком. Гумилёв прошёл через период увлечения мистицизмом и оккультизмом в молодости, потом это прошло. То, что он крестился на церкви после революции, было вызовом казённому атеизму, отчасти позой. По свидетельству Адамовича, он предпочитал традиционное православие сложным «духовным поискам» Серебряного века именно потому, что оно казалось ему более простым, цельным, свободным от фальши. Масонством он интересовался, потому что оно коррелировало с акмеистическим отношением к искусству как к священному ремеслу.
А как Первая мировая трансформировала взгляды Блока и Гумилёва на поэзию, на Россию и мир в целом?
Для Блока война была знаком кризиса и катастрофы «старого мира». Его антибуржуазность принимала зачастую экстремистские и извращённые формы — он радовался, например, гибели «Титаника». И война туда же. С другой стороны, можно сказать, что стихотворение «Петроградское небо мутилось дождём…» в какой-то мере отразило общие в 1914 году для всех «патриотические настроения». А побывав в армии (правда, в нестроевых частях), Блок становится яростным сторонником немедленного мира и именно поэтому приветствует приход большевиков.
Гумилёв же воспринял начало войны с ницшеанской позиции: для него это была возможность подвига, разрыва обыденности, мужественной игры. Но особенность его личности выразилась в том, что он добровольно ушёл на фронт, будучи освобождённым от службы по состоянию здоровья — в то время как другие предпочитали предаваться эйфории в тылу. Ну и потом, разумеется, разочарование. Сравните «Солнце духа», написанное в 1914 году, и «Рабочего» — два года спустя.
В 1917 году у Гумилёва были странные и наивные идеи о том, что к власти во всех странах должны прийти поэты, интеллектуалы, люди искусства, и уж они-то положат конец войнам. Он развивал эти идеи, в частности, в разговоре с Честертоном в Лондоне — к большому удивлению последнего.
Блок часто обращался к теме «гибельности», трагического разлада между личностью и историческим моментом. Каким образом Гумилёв, с его культом силы и воли, пытался преодолеть этот разлад, если пытался? И чем отличаются их стратегии выживания в эпоху кризиса?
Это очень сложный вопрос. Гумилёв всю жизнь ощущал свою обречённость, пытался как-то её романтизировать. Но в общем я могу представить себе некую реальность, в которой Гумилёв выжил бы, в которую органично вписался бы. Блок… не знаю. Не случись революции, он, вероятно, прожил бы дольше, но всё равно бы рано или поздно «задохнулся». Это не разлад между личностью и историческим моментом, а результат особой чувствительности, хрупкости психики — которая в его случае была связана с поэтическим гением, но могла и не иметь такой связи.
Как изменился литературный процесс после революции и как в него вписались наши герои?
До революции существовали частные издательства. Журналы, салоны, чтения на разных площадках — в общем, нормальная, естественная литературная жизнь. И вдруг всё это исчезает. Три года поэтические книги почти не выходят. Вместо этого появляется издательство «Всемирная литература», где все, в том числе и Блок с Гумилёвым, переводят, рецензируют чужие переводы, ведут студии — и этим кормятся.
Студий было особенно много, и Гумилёв преподавал в нескольких. Причём это было осуществлением его давней мечты о литературной школе, но теперь это стало и средством выживания. Блок, который в юности хотел стать актёром, возглавляет театр. Вся жизнь идёт публично, все толкутся на одних площадках, например, в Доме Искусств на Невском. Возникает Союз Поэтов — до революции даже мысли не могло возникнуть о подобной структуре. И всё это на фоне голода и террора.
Как советская власть использовала образ Блока в пропагандистских целях?
Прежде всего использовались «Двенадцать» и «Скифы», которые упрощённо интерпретировались. Дореволюционным стихам тоже давалось «революционно-романтическое» истолкование. Для поздней советской культуры был свойственен культ романтической стихийности (абсолютно фальшивый, показной, потому что на практике никакая стихийность не одобрялась), которая противопоставлялась интеллигентской книжной культуре. Тут споры Блока с акмеистами оказывались кстати.
Поэтика, да и образ Гумилёва (особенно раннего, воинствующего — на него явно оглядывался и Симонов, и многие другие фронтовики), его торжественный брутализм повлияли на официальную советскую поэзию гораздо сильнее, чем поэтика и образ Блока. Но литературный официоз делал вид, что этого влияния не существует. Гумилёв в итоге был несовместим с советским большим стилем — или буквально стоял у его основания?
Никто из поэтов Серебряного века так не повлиял на советскую поэзию, как Гумилёв. Кто-то из советских классиков был его непосредственным учеником (как Николай Тихонов), кто-то, как Симонов или Сурков, просто им зачитывался и воспроизводил его упрощённые приёмы. Но начиная с 1930-х это влияние было секретом… секретом Полишинеля, я бы сказал.
Даже имя Гумилёва нельзя было упомянуть в нейтральном, а тем более положительном контексте, но его читали и ему подражали. А до этого была даже дискуссия о допустимости учёбы у акмеизма (имелось в виду — у Гумилёва). Была статья одиозного критика В. Ермилова «Поэзия войны» — о том, что «и у врагов можно учиться».
Образы Гумилёва и Блока очень популярны, но до сих пор мало кто адекватно оценивает то, чем они по-настоящему важны для русской культуры. Очевидно, их значение нельзя сводить к «Капитанам» и «Прекрасной Даме». Давайте резюмируем: как правильно смотреть на того и другого — и какие их тексты заслуживают внимания в первую очередь?
В отношении Блока я буду неоригинален. «Незнакомка», «Шаги Командора», «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека…», «Грешить бесстыдно, непробудно…». Я могу назвать несколько десятков стихотворений, но среди них будут все знаменитые. Если же выйти за этот ряд, я бы вспомнил некоторые поздние и совсем «неромантические» вещи, такие как «Превратила все в шутку сначала…». Это тот тихий, печальный, натуралистичный Блок, который идёт от Некрасова.
У Гумилёва, конечно, сборник «Огненный столп», почти весь. Некоторые стихи из более ранних книг, особенно из «Костра». Он только достиг своей вершины к концу жизни. А все эти «Капитаны» — это был, в сущности, детский сад. Это стихи для подростков. Настоящий Гумилёв — не тот, что вошёл в массовую культуру.