Борис Эйфман, художественный руководитель Санкт-Петербургского государственного академического театра балета, продолжает творить свое искусство уже полвека. Для летнего номера «Сноба» балетный куратор Богдан Королёк поговорил с маэстро о балете как искусстве катарсиса, петербургской атмосфере и будущем хореографии.
Балет популярен и собирает полные залы. У него по-прежнему значительная роль в культуре? Или аншлаги — потребительская инерция, любовь к сувенирам?
На подобную тему должны размышлять культурологи и социологи. Как художественный лидер собственной труппы, я отвечаю лишь за ее творчество и профессиональную жизнь. И говорить могу, в первую очередь, о нашей аудитории.
Во всех странах публика приходит к нам на выступления в надежде испытать очищающее душу эмоциональное потрясение. Древние называли его катарсисом. Мы даем зрителям энергетический импульс, который они не получат ни от интернета, ни от телевидения, ни от поп-шоу. Поэтому люди отрываются от сериалов и блокбастеров, от повседневных дел, тратят деньги на билеты и свое время. Конечно, среди театральной публики есть те, кого сам балет интересует слабо. Им важнее сделать для соцсетей красивое фото в роскошных интерьерах. Я никого не осуждаю.
Моя логика проста: если зритель пришел на спектакль, значит, он сделал правильный выбор. Хореографическое искусство, обращенное напрямую к сердцу, так или иначе преобразит человека. Пусть даже духовные метаморфозы окажутся не столь заметными.
В 2024 году вы при поддержке ВТБ представили балет «Преступление и наказание». Одна из высочайших вершин русской литературы покорена, и словно бы замкнулся большой круг, начатый еще в 1980-м балетом «Идиот»: снова Достоевский, Петербург, герои «бездны мрачной на краю». Что ставить дальше?
Сакраментальный вопрос. Я постоянно нахожусь в поиске новых тем. Мучительное, изматывающее состояние! Бывает, замысел спектакля вспыхивает внутри, я начинаю готовиться к постановке, провожу огромную «застольную работу», исписывая несколько толстых тетрадей. А потом — тупик, осознание, что балету не суждено родиться. И преследующую меня идею приходится откладывать. Потому-то я довольно уклончиво отвечаю на вопросы о предстоящих спектаклях.
Сейчас труппа репетирует новую версию балета «Красная Жизель». Я создал это посвящение великой русской танцовщице Ольге Спесивцевой в середине 1990-х годов. Постановка с триумфом исполнялась по всему миру, а затем выпала из репертуара театра. Я фактически заново сочинил свой балет. Спектакли устаревают. Показывать их в качестве музейных реликвий я не хочу. Зритель должен видеть не ветхие артефакты прошлого, а точное отражение актуальных технических, пластических и профессиональных возможностей нашего театра.
Думали ли вы о балете «Петербург» по роману Андрея Белого (хотя такой балет в начале девяностых уже ставил Николай Боярчиков)?
Нет, признаться, никогда не собирался обращаться к этому тексту. Перенести на сцену, в принципе, можно любое произведение. Для языка тела нет неподвластных тем и сюжетов. Но я не просто сочинитель танцев, а автор балетного спектакля как синтетической многоуровневой конструкции. Иными словами, я обязан думать о драматургической структуре постановки, ее интеллектуальном наполнении, философском звучании, музыкальном и сценографическом оформлении. А также о том, насколько премьера будет востребована у аудитории и импресарио. И если хотя бы одна из составляющих вызывает у меня сомнения, пазл не складывается.
Когда-то огромный успех имели ваши комедийные балеты и их экранные версии. Недавно вы вернулись к этому жанру в «Эффекте Пигмалиона». Снова пришло время для комедий?
Тут есть интересный парадокс. Я расписываю свои планы на много лет вперед. Знаю, скажем, какой спектакль должен буду ставить через сезон, через два. И при этом не устаю повторять: творческий процесс невозможно запрограммировать. Тот же «Эффект Пигмалиона» появился в некоторой степени неожиданно, как бы вопреки общей логике художественного развития нашего театра, выпускавшего серьезные хореографические психодрамы. И спектакль получился. Мы показывали его в Америке, Европе, зрители и критики принимали балет восторженно. Вполне вероятно, что репертуар труппы еще пополнится новыми комедийными постановками.
Как должна измениться художественная стратегия вашего театра после долгожданного открытия Дворца танца на Петроградской стороне — и должна ли она вообще меняться, на ваш взгляд?
Художественная стратегия — не раз и навсегда сформировавшаяся данность. Она диктуется конкретными условиями существования труппы. Сегодня из-за бездомного статуса творческое присутствие театра в родном городе ограничено. Мы даем в Санкт-Петербурге тридцать спектаклей в год, пользуясь датами, предоставляемыми нам арендуемой сценической площадкой. После появления Дворца танца труппа сможет выступать дома намного чаще. И мы будем расширять репертуар. Обязательно возродим ряд успешных балетов прошлых лет, по тем или иным причинам в настоящий момент не входящих в афишу.
Наша труппа представляет русский психологический балетный театр. Развиваемое нами искусство, всецело обращенное к тайнам человеческой психики и души, возвращающее танец в эстетическое пространство фундаментальных сценических законов, не имеет аналогов. Безусловно, только время оценит наш художественный вклад. Но невероятный успех, уже 48 лет сопровождающий выступления труппы на ведущих сценах во всех уголках света, позволяет верить: мы выбрали верное и нужное миллионам любителей танца творческое направление.
Когда-то вы описывали будущий Дворец танца как дом трех коллективов: классический балет XIX века, ваша труппа как балет ХХ века, гипотетический балет XXI столетия. Эта идея сохранилась?
В целом описанная модель по-прежнему актуальна. Дворец танца — ни в коем случае не «театр для Эйфмана». Не скрою: та кочевая, бесприютная жизнь, которую почти пятьдесят лет ведет труппа, унизительна, тяжела, и мы с нетерпением ждем открытия собственной сцены. Однако в Петербурге на набережной Малой Невы строится не просто наш будущий театральный дом, а уникальный центр хореографического искусства международного масштаба. В нем должны быть представлены все танцевальные направления и стили — от классики до фольклора. Во Дворце будет организована лаборатория молодых хореографов, где начинающие творцы смогут осуществить свои идеи. Когда-то мне самому приходилось тратить неимоверное количество сил на преодоление бесконечных преград, не дававших полноценно работать и раскрывать посланный Господом дар. Не каждый художник готов пройти через испытания. Кто-то не выдерживает, ломается, сгорает раньше времени. Нужно стремиться оградить таланты от борьбы за выживание и обеспечить им все необходимые условия.
Существует ли по-прежнему феномен «петербургский балет»? И если да, то в чем он заключается?
Балет, создаваемый в Петербурге, впитал и переосмыслил великие традиции города как исторической хореографической столицы России. Я сам всегда выступал против деления деятелей танца по географическому признаку. Никогда, например, не поддерживал разговоры о соперничестве московской и петербургской школ. И в то же время нельзя забывать: именно в Петербурге сочинялись шедевры, принесшие славу русскому балету и ставшие жемчужинами мирового искусства танца. В городе сегодня есть классические труппы, наш театр, занимающий особую нишу, экспериментальные современные коллективы. Петербургский балет неоднороден.
Как бы вы сформулировали — что есть в Петербурге, чего нет в других городах России или мира? Речь не только о балете, но и о культурной среде и ощущении жизни.
Петербургу присуща неповторимая созидательная аура, способная напитать и вдохновить художника. Проникнуться ею, поймать этот незримый энергетический поток не так просто. Сначала город должен принять творца, установить с ним духовную связь. А принимает он, как известно, далеко не каждого.
Что для вас в атмосфере Петербурга вдохновительно, а что разрушительно?
Я живу и работаю в Петербурге 60 лет. И благодарен судьбе за то, что еще в очень молодом возрасте решил связать свой путь с этим городом. Уже многие десятилетия он наполняет меня креативной энергией и помогает обогащать хореографический репертуар России. Без Петербурга не было бы ни Бориса Эйфмана как творца, ни моего театра. Да, еще классики писали о фантасмагоричности Северной столицы, о роковой обманчивости ее блеска. И все же я уверен: для человека главным образом опасен он сам, а отнюдь не петербургский морок и мистичность. Ведь всему хорошему и светлому, заложенному в нас, мешают свойственные людской природе слабость, инертность, лень. Не поборов их, никогда не реализуешь себя.
Беседовал: Богдан Королёк