Главный археолог города Москвы Леонид Кондрашёв в своей колонке для «Сноба» рассказал, с чего началось археологическое изучение столицы, как в ней сегодня устроены раскопки и мониторинг строительства и что поведала археологам пыльца под Красной площадью и бирочки из Воспитательного дома.
Известный археолог дореволюционного времени Василий Городцов однажды сказал: «Археологию не находят там, где её не ищут». За всю историю человечество оставило огромное количество следов жизни, поэтому и нам, и археологам будущего всегда найдётся, что исследовать, особенно в таком густонаселённом месте, как Москва.
История московской археологии началась в XIX веке, когда дезертир русской армии и польский патриот Доленга-Ходаковский впервые предположил, что на территории тогда загородного, а сейчас входящего в границу Москвы Дьякова городища располагается памятник археологии. В те времена считалось, что искать археологию следует только в тех регионах, где были античные древности, то есть на южных границах нашей страны. Именно с Москвы началось археологическое исследование отечественной средней полосы вообще.
Современному этапу московской археологии положило начало строительство Московского метрополитена. Бетон стал уходить в непонятные полости. Теперь мы понимаем, что это были подвалы домов, различные разуплотнения, связанные с руинами старых построек. Тогда было принято решение создать две бригады — архивистов и археологов, чтобы изучить возможные проблемы во время строительства первой линии метро. И с этого момента при разном строительстве и при иной хозяйственной активности, например, при благоустройстве, московский культурный слой подкидывает нам очень интересные находки, которые мы изучаем — так археология и город развиваются в тесной связке.
Наш Департамент культурного наследия города Москвы, как уполномоченный орган исполнительной власти, следит за всеми строительными работами, которые происходят в Москве. Стройка не начинается спонтанно, есть такое понятие, как исходно-разрешительная документация: проводятся проектные работы, и мы уже заранее оцениваем места будущего строительства с точки зрения археологической перспективности. Я часто повторяю, что в археологии нет спортивного принципа, который бы определял, какие места более предпочтительны для раскопок, а какие — менее. Везде, где мы можем предполагать культурный слой (а закон определяет возраст 100 лет для таких напластований), мы планируем или раскопки, или археологические наблюдения.
Археологи и связанные с ними учёные постоянно придумывают новые методы исследования. Сейчас большое количество данных дают естественнонаучные методы. Например, когда проводились раскопки на Красной площади, специалисты, промывая культурный слой, обнаружили пыльцу растений прошлого. Благодаря ей они проследили, что вначале на месте Красной площади находилась лесная поляна с соответствующими растениями, потом территория была расчищена под поля, потом там разбили огороды. Затем пришло время «помоечных» растений, которые всегда сопровождают человеческое заселение, — то есть на этом месте появились дома, дворы и так далее. Ещё совсем недавно мы даже не могли представить, что не только находки, но и сам культурный слой станет для нас источником знаний и позволит получить информацию такого рода. Иногда мы с понимающей улыбкой читаем отчёты XIX века, в которых, например, пишут: «Был найден черепок с линейным орнаментом». Это, конечно, уже прошлый этап археологической науки.
Разнообразие и богатство находок в Москве связано с тем, что она была чем-то вроде мегаполиса ещё начиная со средневековья. Все богатые и влиятельные люди стремились жить рядом с царём. И до сих пор мы делаем интересные находки, хотя стоит отметить, что вообще любая находка важна для нас с научной точки зрения. Например, мы нашли бирочки на территории Воспитательного дома — крупнейшего заведения социального призрения, куда подбрасывали многих сирот. Каждой сироте вешалась на шейку бирочка. Исследуя учётные книги дома, мы узнали, кому из детей принадлежала та или иная бирочка. К сожалению, многие из них умирали, так как часто на крыльцо приносили не самых здоровых младенцев. Эта находка позволила нам увидеть конкретных людей, которые стояли за этими бирочками.
Ещё один интересный артефакт был обнаружен на Сретенке, на территории бывшей Пушкарской слободы — остатки бомбы, которыми стреляли мортиры. В кино часто показывают, как при выстреле средневековой пушки или пушки времён Отечественной войны 1812 года после приземления ядра раздаётся взрыв. Но на самом деле в те времена были чугунные и каменные ядра, которые не взрывались и поражали солдат за счёт своей кинетической энергии. Уже потом изобрели бомбу — полый железный шар, в который набивался порох и вставлялся фитиль. Такими бомбами стреляли специальные орудия — мортиры. Вот эти снаряды как раз взрывались. Благодаря этой находке мы смогли увидеть, как происходила революция в сфере артиллерии, что очень важно для понимания военного дела.
Если мы понимаем, что наша находка имеет свой собственный, пусть маленький, но научный вклад, она считается «индивидуальной». Бывают ещё такие находки, которые важны для статистических подсчётов. Например, обломки керамических сосудов, в археологическом просторечии — керамика. Мы ведём статистику по разным периодам, и это помогает нам понять, как развивалась жизнь или производство в том или ином районе Москвы. И статистика, и «индивидуальные находки» одинаково значимы для общей картины.
По закону, в течение трёх лет исследователь должен передать все обнаруженные артефакты в государственную часть музейного фонда. Музеи — хранилище нашего культурного кода, и очень важно, чтобы все находки поступили в их собрания. В некоторых регионах России встречаются трудности с передачей археологических коллекций. Следует учитывать, что это всё-таки большой кропотливый труд, и поскольку нет дополнительного финансирования, музейные сотрудники под разными предлогами отказывают археологам в приёме. К счастью, в Москве с этим проблем нет — наши музейные коллеги работают рука об руку с археологами.
Законодатель даёт учёному время провести свои штудии, осмыслить материал, но важно, чтобы артефакты не пропали и исследователи будущего смогли вернуться к ним. Потому что сейчас мы даже предположить не можем, каким образом будут изучать находки и какие знания благодаря ним смогут получить наши грядущие коллеги.