В своей колонке для «Сноба» Дмитрий Самойлов приходит к парадоксальному выводу: «Большая глина» смотрелась в Москве органичнее многих «родных» памятников, а её исчезновение — лишь очередное доказательство всеядной природы города.
В Москве эта скульптура изначально была не навсегда, она до того стояла в Нью-Йорке и Флоренции. Появление скульптуры возле «ГЭС-2» было свидетельством принадлежности города к традиции западной культуры, вроде бы мы в общем стройном ряду, у нас тоже готовы к самому современному и постмодернистскому.
«Большая глина №4» представляет собой алюминиевую фигуру высотой 13 метров, изображающую куски глины, которые мял руками скульптор. В общем, это хороший артефакт для городской среды — предельно понятный, фактурный, привлекающий внимание. Он будто бы ничего не означает, ни к чему не обязывает, а будто бы и способен спровоцировать дискуссию. Что и произошло, когда его установили в 2021 году. Многие увидели в этой скульптуре нечто вызывающее и даже нечистое, но довольно быстро сформировался консенсус, согласно которому Москву таким не испортишь, так что пусть постоит, тем более временно.
У Москвы есть свойство — поглощать некрасивое и делать это своим. Когда-то люди во главе с поэтом Робертом Рождественским возмущались строительством проспекта Калинина, называли это «прогрызанием Арбата». Сейчас это смотрится как естественная перспектива, открывающая вид от центра в сторону набережной и одной из высоток.
Помню, в начале девяностых на пересечении Долгоруковской — тогда ещё Каляевской — улицы и Садового кольца строили новый дом. Помню, потому что тогда жил с родителями на Каляевской. Все убивались — сносят старые домики, строят новое чудище. Пыль, грязь, шум, сколько можно? К концу девяностых прямо перед новопостроенным домом начали строить другой, и жильцы того, который построили на месте стареньких московских домиков, жаловались — зачем перед нами такая громада? Солнечный свет закроет. Прошло ещё лет десять — и оба эти дома перекрыл называемый теперь всеми местными жителями «зиккурат» — гигантское пирамидальное сооружение с бесконечными офисами внутри. И ничего, привыкли. В Москве такое не кажется неуместным, потому что наглядным образом воплощает необходимое москвичам ощущение избытка денег. Строят — значит, могут себе позволить. А раз так, то всё это неоднозначно плохо, хоть и далеко не всегда красиво.
Со скульптурами у нас как раз похуже. На фоне современных памятников «Большая глина №4» смотрелась вполне оригинально. Памятники Калашникову, Кобзону, Магомаеву скорее подходят под определение садовых скульптур. Ни в одном из них нет попытки художественного осмысления образа — это просто «фотографии» в бронзе.
Памятник русской интеллигенции на Яузе — лошадь, поднятая на колья — больше похож на неудачные работы центра детского творчества. Памятник Иосифу Бродскому на Новинском бульваре вызывает вопрос — а как он сюда попал и зачем он там нужен? И так далее, можно долго критиковать московскую скульптуру, находя всё более курьёзные и нелепые примеры.
Памятник Петру I авторства покойного Зураба Церетели, кажется, считают неуместным и некрасивым все — и горожане, и приезжие, и чиновники. И тем не менее он — предмет консенсуса, вроде бы — пусть уж у нас будет некрасивая достопримечательность, города она не портит, в этом и суть нашего города. Тот же Зураб Константинович Церетели своим монументом Российско-грузинской дружбе предвосхитил эту самую «Большую глину». Посмотрите — очень похоже, только скульптура Церетели более конформистская. Зато уж она наполнена ясным и конкретным интернациональным смыслом.
Скульптура Урса Фишера — он автор «Большой глины» — это пример довольно лёгкого, ни к чему не обязывающего постмодерна, когда поиск смысла совпадает с процессом его создания, вся ответственность — на интерпретаторе, автор же «ничего не хотел сказать». В частных беседах мне передавали, что мать современного перформанса Марина Абрамович говорит своим ученикам, что их действия находятся ниже линии смысла, они никому не обязаны ничего объяснять. Перформанс как акт искусства, а значит и инсталляция, и скульптура, важны сами по себе — вне каких бы то ни было функций или интерпретаций.
В парижском районе Ла-Дефанс стоит большой человеческий палец из бронзы. В Женевское озеро воткнута столовая вилка из стали. В Рейкьявике гранитный куб на ножках изображает чиновника.
Зачем всё это нужно?
Ни зачем не нужно.
В этом проявляется довольно высокий уровень развития цивилизации — город может позволить себе дорогие вещи, не выполняющие никакой утилитарной функции. Это игра вдолгую, создание массива культурных артефактов, по которым нас будут судить будущие поколения. Нет никакой гарантии, что они верно интерпретируют «Большую глину», вернее, вовсе воздержатся от её интерпретации, тем более сейчас мы не знаем, где она будет стоять через сотню лет.
Но, знаете, полагаю, что и памятник Михаилу Калашникову вызовет у них некоторое недоумение — зачем было делать очередную фотографию в бронзе?
Впрочем, Москва, а вместе с ней история, поглотят и это.